Старый воробей вывел четверых деток в ласточкином гнезде. Как только стали они летать, злые мальчишки разорили гнездо; но все они счастливо избежали опасности и разлетелись в разные стороны. Вот старому-то и стало жалко, что сыновья его в свет вступили, а он не успел их остеречь от всяких опасностей, не успел их и уму-разуму научить.

Осенью на пшеничное поле слетается много воробьев; там-то повстречал старый и своих четверых птенцов и с великою радостью повел их домой. “Ах, вы мои милые сыночки! Сколько вы мне за лето хлопот и забот наделали, слетевшие с гнезда, не наученные мною уму-разуму; вы моих слов послушайте и моему примеру последуйте, и хорошенько кругом себя оглядывайтесь: малым-то ведь птичкам всюду грозят большие опасности!”

И затем стал старшего расспрашивать, где он все лето провел и как он питался. “Я больше в садах держался, гусеницами да червячками питался, пока не созрели вишни.” – “Ах, сыночек, – сказал отец, – клюву везде довольно питания, но и опасностей везде много; а потому будь вперед осторожен, а особенно, как увидишь, что по саду ходят люди, а у тех людей в руках большие, внутри пустые палки, с дырочкой наверху.” – “Да, батюшка, хорошо бы на те палки прикрепить воском на дырочку зеленый листик,” – сказал сын. “Где ты это видел?” – “В саду у одного купца.” – “О, сыночек! Купцы – люди проворные, до барышей задорные! Коли ты около них терся, так и сам тертым калачом сделался, только смотри, не очень на себя надейся.”

Затем стал он другого также допрашивать: “Где был побывал?” – “При дворе,” – сказал сын. “Воробьям и прочим глупым птицам там не место; ты бы лучше поближе к конюшне держался, где много овса разбрасывают или где молотят… Там, при счастье, можно спокойно добыть себе свой насущный хлеб…” – “Так-то так, батюшка! Да ведь и там конюхи западни для нас ставят, петли да силки по соломе раскидывают, немудрено и там попасться!” – “А где ты это видел?” – “При дворе, у мальчишек.” – “Ох, уж эти мне дворовые мальчишки, злые мальчишки! Коли ты при дворе был да около господ вертелся и перьев своих там не оставил, так ты довольно учен и в свете пробьешь себе дорогу. Однако же оглядка не мешает: волк иногда и ловкую собаку убирает…”

Потом и до третьего доходит очередь: “Где ты искал счастья?” – “По большим дорогам да по проселкам – там зернышко, а там и червячка нахаживал.” – “Что и говорить: хорошая пища, – сказал отец, – но только смотри, приглядывайся, особенно если увидишь, что кто-нибудь нагибается да хочет камень поднять, тут и до беды недалеко!” – “Так-то так, – сказал сын, – да ведь есть и такие, что камни за пазухой, а то и в карманах носят.” – “А ты где это видел?” – “У рудокопов, батюшка; те, как выйдут из дома, всегда с собой камешки носят.” – “Ох, уж мне эти рудокопы, эти рабочие – самые зазорные люди! Коли ты около них повертелся, то уж кое-что знаешь и кое-что видел…”

Лети, сыночек мой, а все ж, смотри, остерегайся:
Ни рудокопам, ни мальчишкам их не попадайся!

Наконец доходит очередь до младшего сына. “Ну, ты, мой пригнездышек! Ты постоянно был самым глупым и самым слабым из моих деток! Останься со мною; ведь на свете так много злых и грубых птиц с кривыми клювами и длинными когтями, которые только и смотрят, как бы маленькую пташку заглотнуть! Держись больше своей братии – воробьев, собирай знай червячков и гусениц с деревьев да с домиков, так и не раскаешься.” – “Батюшка, кто питается никому не во вред, тот долго прожить должен, и никакой коршун, орел или ястреб не причинят ему ущерба, особенно если он не забывает каждый вечер и утро за себя Богу молиться и о своем пропитании его просить. Он ведь всем птицам творец и вседержитель, он и вороненка крик, и молитву слышит, и без его воли ни падет на землю ни один снегирек, ни один воробышек.” – “Где ты такой премудрости научился?”

И отвечал ему сын: “Как мы тогда с гнезда слетели, я залетел в кирху и целое лето все поклевывал там мух да пауков по окошкам, и слышал, как все это там проповедовалось; там и пропитал меня общий наш отец целое лето, и оберег от всяких бед и от хищных птиц.” – “Ну, сыночек, коли ты по кирхам попархиваешь, да подсобляешь там мух-жужжалок и пауков с окон прибирать, да и Бога не забываешь и предаешься на волю создателя, так я за тебя и бояться не стану, (Хотя бы даже весь свет был полнехонек диких и коварных птиц, потому что

Кто в Бога верует всегда,
Того не сокрушит беда.
Умей терпеть, умей страдать –
Заслужишь Божью благодать!”

С ветки на ветку, с крыши на землю — скок-поскок.

— Чик-чирик! Чик-чирик! — С утра до вечера порхает неугомонный воробушек, веселится. Всё ему, малому, нипочём. Там зёрнышко клюнет, здесь червячка найдёт. Тем и живёт.

Сидела на дереве старая ворона. Чёрная, злая, важная. Покосилась одним глазом на воробья и позавидовала его веселью. Сядет-вспорхнёт воробей, опять сядет — опять вспорхнёт. Чик-чирик! Чик-чирик! Несносный воробей!

— Воробей, а воробей, — спрашивает ворона, — как живёшь-поживаешь? Как пищу себе добываешь?

А воробей и минутки посидеть на месте не может.

— Да вот камыш обклёвываю, — отвечает на лету воробей.

— А коли подавишься, тогда как? Умирать придётся?

— Для чего же сразу умирать? Поскребу, поскребу коготками и вытащу.

— А если кровь пойдёт, что делать будешь?

— Водой запью, промою, остановится кровь.

— Ну, а если лапы в воде намочишь, замёрзнешь, простудишься, лапы болеть станут?

— Чик-чирик, чик-чирик! Огонь разведу, лапы согрею, снова здоров буду.

— А вдруг пожар устроишь? Тогда что?

— Крыльями махать буду, затушу огонь.

— А крылья обожжёшь, тогда как летать станешь?

— Лекаря попрошу, вылечит меня.

Не унимается ворона:

— А если лекаря не будет? Что тогда делать?

— Чик-чирик! Чик-чирик! Там, глядишь, зёрнышко подвернётся, там червячок попадётся, там для гнёздышка уютное местечко найдётся, ласково солнышко пригреет, ветерок обдует. Вот и без лекаря вылечусь, жить останусь!

Сказал так воробушек, вспорхнул — и был таков. А старая ворона нахохлилась, глаза завела, клювом недовольно водит.

Хороша жизнь, чудесна! Живи, нос не вешай. Весёлым будь, как воробушек.

Давным-давно жили старик со старухой. Каждый день старик ходил в горы за хворостом. И вот однажды, когда старик возвращался с хворостом домой, он услыхал в кустах возле дороги писк.
«Что такое?» - подумал старик и быстро побежал к тому месту, откуда слышался писк. Он пригляделся и увидел маленького воробья. У воробья была ушиблена ножка, и поэтому он не мог летать.
Старик был очень добрым, он пожалел воробышка и отнёс его к себе домой. Он напоил воробышка водой,
накормил вкусным просом и стал ухаживать за ним. Старик очень полюбил воробышка.
Воробышек быстро поправился и каждый день весело напевал песенку:
Когда ветер дует,
Листья бамбука танцуют,
А вместе с ними
Танцуют и воробьи.
Поиграть с воробышком приходили дети, которые жили по соседству. Только старуха не взлюбила воробышка.
Как-то утром, когда старик собирался идти в горы за хворостом, воробышек грустно зачирикал.
- Что ты, что ты! - сказал старик. - Я скоро вернусь... - Потом попросил старуху: - Смотри не обижай без меня воробья. Накорми, напои его.
И ушёл.
Когда пришло время обеда, воробышек подлетел к старухе, которая стирала бельё у колодца, и зачирикал:
- Тю-тю-тю-тю!.. Бабушка, покорми меня. Тю-тю-тю!..
Но старуха сделала вид, что не поняла. Тут воробышек увидел на земле миску с крахмалом. «Это, должно быть, вкусно», - подумал он, подлетел к миске и склевал весь крахмал.
Старуха увидела это. Она быстро подбежала к воробью и закричала:
- Негодный ты воробей! Я приготовила этот крахмал для белья, а ты всё склевал! Вот тебе! - Она больно ударила воробышка. - Лети куда хочешь!
И воробышек с плачем улетел.
Вечером старик вернулся домой. Он подошёл к клетке, но она была пуста.
- Старуха, куда делся воробей? - спросил старик.
- Он гадкий. Он склевал мой крахмал, и за это я его побила и прогнала.
- Что? - испугался старик. - Бедный воробышек! Куда же он улетел?
В этот вечер старик думал только о воробышке и никак не мог уснуть. Как только настало утро, он вышел из дому. Но на этот раз он не пошёл за хворостом, а весь день ходил по полям и горам - искал воробышка.
- Воробышек, где ты? Где твой дом? - звал старик.
Но сколько старик ни ходил, он нигде не мог его найти.
Вскоре старик подошёл к бамбуковым зарослям.
- Воробышек, где ты? Где твой дом? - всё повторял он.
И вдруг из бамбуковых зарослей послышалось:
- Здесь, здесь его дом! - И к старику подлетели два воробья.
Они пели любимую песенку воробышка:
Когда ветер дует,
Листья бамбука танцуют,
А вместе с ними
Танцуют и воробьи.
Два воробья повели старика к воробьиному дому. У ворот старика встречала целая стая воробьев. Все они приветливо чирикали и приглашали:
- Пожалуйста, заходите, заходите!..
Когда старик вошёл в дом, к нему с криком: «Дедушка!» - подлетел маленький воробей. Это был воробышек, которого спас старик. Воробышек и старик были очень рады снова увидеть друг друга.
Старика провели в большую комнату. Отец и мать воробышка благодарили старика и угощали его сладостями.
Потом воробьи развесили в саду множество бумажных фонариков и начали танцевать. Они танцевали и пели:
Когда ветер дует,
Листья бамбука танцуют,
А вместе с ними
Танцуют и воробьи.
Наконец старик сказал: - Мне пора. Я пойду.
- Ну что же, - сказал воробышек, - если дедушке нужно возвращаться домой, пусть он идёт. Но мы обязательно сделаем ему подарок.
Воробьи принесли две корзины: большую и маленькую.
- Дедушка, - сказал воробышек, - эта корзина большая, эта - маленькая. Бери какую хочешь.
- Я старый, - ответил старик, - сил у меня мало. Возьму маленькую. Да и зачем мне большая?
Он взял корзину и стал прощаться:
- Большое тебе спасибо, воробышек! Будь здоров.
- Будь здоров, дедушка, приходи ещё, - сказал воробышек.
И старик пошёл домой по тропинке, усыпанной цветами сакуры.
Старуха очень сердилась, что старик поздно вернулся домой. Когда же он рассказал ей, что принёс подарок, старуха обрадовалась и быстро открыла крышку корзины. Корзина была доверху наполнена кораллами, золотом, красивыми тканями и разными сокровищами. И старик и старуха были очень рады. Однако, когда старик рассказал, что из двух корзин он взял меньшую, старуха опять рассердилась:
- Какой же ты глупый, что же ты не взял большую! Ничего ты не умеешь делать как следует! Придётся мне самой сходить к воробьям и принести большую корзину.
И хотя старик не отпускал старуху, она не послушалась и ушла.
Старуха бежала и громко кричала:
- Воробышек, где твой дом?
Вскоре она подошла к бамбуковым зарослям. Навстречу ей вылетели воробьи. Так же, как и старика, они провели её к своему дому. Войдя в дом, старуха заговорила ласковым голосом:
- А, воробышек, ты поправился! Ну, очень рада. Не угощай меня, я спешу. Танцы я тоже смотреть не буду. Скорее давай мне подарки!
Воробьи подивились жадности старухи. Но всё же они принесли две корзины: одну маленькую, другую большую.
- Бери любую, - сказали они.
- Эту, эту! - закричала старуха.
Она схватила большую корзину, взвалила её на спину и быстро пошла домой.
Корзина была тяжёлая, и старуха очень устала. К тому же ей хотелось поскорее узнать, что лежит в корзине.
Она остановилась, поставила корзину на землю и потихоньку открыла крышку.
И тут один за другим стали выскакивать из корзины страшные чудовища. Старуха бросилась бежать, чудовища за ней.
- Злая! Жадная! Погоди же! - кричали они ей вслед.
Старухе было очень страшно, и она бежала изо всех сил. Но когда она выбежала из леса, чудовища вдруг исчезли.
С трудом добралась старуха до дому. Рассказала она обо всём старику и пообещала стать доброй и никогда больше не жадничать. Старик очень обрадовался этому.
Долго сидели они в саду и слушали знакомую песенку:
Когда ветер дует,
Листья бамбука танцуют,
А вместе с ними
Танцуют и воробьи.

Записи с меткой «сказка про воробья»

Былинка и воробей

Сел воробей на былинку и хотел, чтоб она его поколыхала. Но былинка не захотела колыхать воробья, взяла да и сбросила его.

Рассердился воробей на былинку, зачирикал:

Погоди ж ты, лентяйка, я нашлю на тебя коз! Полетел воробей к козам:

Козы, козы, ступайте былинку грызть, она не хочет меня колыхать!

Не послушались козы воробья.

Погодите ж, козы, нашлю я на вас волков!

Полетел воробей к волкам;

Волки, волки, ступайте коз душить, не хотят они былинку грызть, а былинка не хочет меня колыхать.

Не послушались его и волки.

Погодите ж, волки, нашлю я на вас охотников! Полетел воробей к охотникам:

Охотники, охотники, ступайте волков бить, не хотят они коз душить, а козы не хотят былинку грызть, а былинка не хочет меня колыхать!

Не послушались его и охотники.

Погодите ж, охотники, нашлю я на вас веревки!

Полетел воробей к веревкам:

Веревки, веревки, идите охотников вязать, а то не хотят охотники волков бить, не хотят волки коз душить, не хотят козы былинку грызть, а былинка не хочет меня колыхать!

Не послушались и веревки.

Погодите ж, веревки, нашлю я на вас огонь! Полетел воробей к огню:

Огонь, огонь, ступай веревки жечь, а то не хотят веревки охотников вязать, не хотят охотники волков бить, а волки не хотят коз душить, не хотят козы былинку грызть, а былинка не хочет меня колыхать!

Не послушался и огонь.

Погоди же, огонь, нашлю я на тебя воду! Полетел воробей к речке:

Вода, вода, иди огонь тушить, а то не хочет огонь веревок жечь, не хотят веревки охотников вязать, не хотят охотники волков бить, не хотят волки коз душить, не хотят козы былинку грызть, а былинка не хочет меня колыхать!

Не послушалась и вода.

Погоди ж ты, вода, нашлю я на тебя волов! Полетел воробей к волам:

Волы, волы, идите воду пить, а то не хочет вода огонь тушить, не хочет огонь веревок жечь, не хотят веревки охотников вязать, не хотят охотники волков бить, не хотят волки коз душить, не хотят козы былинку грызть, а былинка не хочет меня колыхать!

Не послушались и волы.

Погодите ж, волы, нашлю я на вас долбню! Не послушалась и долбня.

Погоди ж ты, долбня, нашлю я на тебя червей! Не послушались и черви.

Погодите же, черви, нашлю я на вас кур! Полетел воробей к курам, стал их просить, чтоб в беде помогли.

Ладно, - ответили куры, - поможем! Пошли куры червей клевать, - и теперь клюют. Пошли черви долбню точить, - и теперь точат. Пошла долбня волов бить, - и теперь бьет. Пошли волы воду пить, - и теперь пьют. Пошла вода огонь тушить, - и теперь тушит. Пошли веревки охотников вязать, - и теперь вяжут.

Пошли охотники волков бить, - и теперь бьют. Пошли волки коз душить, - и теперь душат. Пошли козы былинку грызть, - и теперь грызут. Стала былинка воробья колыхать, - и теперь колышет.

Воробей и былинка

Взлетел воробей на былинку* и говорит:

Покачай воробья, добра молодца! Отвечает:

Не хочу!

Сходите за козой, пусть коза придет былинку грызть, не хочет былинка покачать воробья, добра молодца.

И коза говорит:

Не хочу!

Сходите за зверем. Ступай, волк, козу есть, не хочет коза былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца,

Волк говорит:

Не хочу!

Ступайте, люди, волка бить, волк не хочет резать козу, а коза-былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца.

Люди говорят:

Не хотим!

Сходите, - говорит, - тогда за татарами. Татары, татары! Ступайте людей рубить, люди не хотят волка бить, а волк не хочет резать козу, коза - былинку грызть, а былинка покачать воробья, добра молодца.

Да и татары говорят:

Не хотим людей рубить!

А люди говорят - не хотим волка бить; а волк говорит - не хочу козу резать; а коза говорит - не хочу я былинку грызть; а былинка говорит - не хочу я качать воробья, добра молодца.

Сходите, - говорит воробей, - за огнем! Ведь татары не хотят людей рубить, не хотят люди волка бить, а волк не хочет резать козу, а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца.

Да и огонь говорит:

Не хочу!

А воробей говорит (смотрите, всё своим прислужникам приказывает):

Идите по воду! Ступай, вода, огонь тушить, ведь огонь не хочет татар палить, а татары не хотят людей рубить, а люди не хотят волка бить, а волк не хочет резать козу, а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца! Да и вода говорит:

Не хочу!

Сходите за волами! Волы, волы! Идите, волы, воду пить, не хочет вода огонь тушить, не хочет огонь татар палить, не хотят татары людей рубить, не хотят люди волка бить, а волк не хочет резать козу,а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца.

Так и волы не хотят!

Вот воробей и говорит:

Сходите за долбнёй** ! Пусть идет волов бить, ведь волы не хотят воду пить, не хочет вода огня тушить, а огонь не хочет татар палить, не хотят татары людей рубить, не хотят люди волка бить, волк не хочет резать козу, а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца. Долбня говорит:

Не хочу!

Ступайте, черви, долбню точить, ведь не хочет долбня волов бить, не хотят волы воду пить, а вода не хочет огонь тушить, не хочет огонь татар палить, а татары не хотят рубить людей, а люди не хотят волка бить, а волк не хочет резать козу, а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца.

Черви не хотят.

Сходите, - говорит, - за курами! Ступайте, куры, червей клевать, не хотят черви долбню точить, не хочет долбня волов бить, не хотят волы воду пить, не хочет вода огонь тушить, а огонь не хочет татар палить, не хотят татары людей рубить, а люди не хотят волка бить, волк не хочет резать козу, а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца.

Да и куры говорят:

Не хотим.

Сходите, - говорит, - к коршуну! Ступай ты, коршун, кур хватать, ведь куры не хотят червей клевать, а черви не хотят долбню точить, а долбня не хочет волов бить, а волы не хотят воду пить, а вода не хочет огня тушить, не хочет огонь татар палить, не хотят татары людей рубить, а люди не хотят волка бить, а волки не хотят козу резать, а коза не хочет былинку грызть, а былинка не хочет покачать воробья, добра молодца!

Коршун за кур, куры за червей, черви за долбню, долбня за волов, а волы за воду, а вода за огонь, огонь на татар, а татары на людей, люди на волка, а волк за козу, коза за былинку, а былинка тогда:

К-о-о-лых, к-о-о-лых,

Батьке его сто лих!

* Былинка (ж.) - стебелек травы. (Там не растет ни былинки) (Источник: Толковый словарь русского языка Д.Н. Ушакова)
** Долбня (долбуха, долбеха, долбешка, долбовня ж. колотушка, чекмарь) - род большого деревянного молота или чурбан с вытесанною рукоятью, трамбовка. (Долбней в голову не вобьешь.) (Источник: Толковый словарь русского языка В. Даля)

Лиса и воробей

Как-то раз лиса поймала воробья.

– Ах, лисичка, неужели ты съешь меня? Погоди немного! – взмолился воробей. – Ты ведь забыла спеть охотничью песню. Мне-то все равно погибать, а тебе в другой раз не будет удачи!

«Правду он говорит», – подумала лиса, подняла вверх морду и начала:

Но едва успела она открыть рот, – воробей вспорхнул и уселся на дерево. Там он расправил измятые перышки, почистил клюв и, поглядывая на лису, стал прыгать с ветки на ветку.

Обманутая лиса прикинулась обиженной и сказала воробью:

– Чем дразнить меня, ты хоть посоветуй, где бы я могла поесть.

– Хорошо, следуй за мной, – ответил воробей и полетел. Лиса, виляя хвостом, побежала за ним. Вскоре заметили они женщину с мальчиком. Она несла на голове миску с мамалыгой, а в руке – кувшин с кислым молоком.

– Побудь здесь, лисичка, – сказал воробей. – Я притворюсь калекой, женщина оставит свою ношу и погонится за мной. Смотри, тут не зевай!

Воробей вспорхнул и упал перед женщиной, притворяясь, что не может лететь. Мальчик пристал к матери, чтобы она поймала воробья. Мать поставила свою ношу на землю и погналась за птичкой. Сынишка бежал следом. Воробей прыгал с места на место и уводил их все дальше. Тем временем лисица подошла к оставленной миске, съела мамалыгу и вылизала кувшин с простоквашей.

– Ну как, лисичка, сыта? – спросил воробей, вернувшись.

– Дружок, – ответила лиса, – я тебе очень благодарна – наелась до отвала!

– А теперь чего еще хочешь?

– Сделай так, чтобы я вдоволь посмеялась, тогда обед пойдет на пользу.

– Ладно, иди за мной, – сказал воробей.

Он полетел к полю, где три брата, упрямые и недалекие, мотыжили кукурузу.

– Побудь, лиса, здесь у забора и смотри, что я буду делать, – сказал воробей.

Тут он вспорхнул и сел на голову старшего брата.

– Стой, не шевелись! – крикнул средний брат.

Он поднял мотыгу и, думая убить воробья, так хватил по голове старшего, что тот свалился с ног. А воробей пересел на голову среднего брата.

Тогда младший брат, чтобы разделаться с назойливым воробьем, в свой черед замахнулся мотыгой и свалил ударом по голове среднего брата.

Тут воробей пересел на голову младшего брата. Тот выхватил кинжал и ударил себя по макушке, думая покончить с воробьем, но вместо того, обливаясь кровью, упал на землю.

Лиса от смеха каталась по земле. Воробей спрашивает её!

– Ну как, лисичка? Насмеялась ли вдоволь?

– Еще бы! Чуть не умерла со смеху!

– Может быть, ты еще чего-нибудь хочешь?

– Теперь бы мне хотелось просто порезвиться, за кем-нибудь погоняться.

– Хорошо, я постараюсь, чтобы ты вволю набегалась, – сказал воробей и повел лису к самому селению.

Собаки почуяли лису и бросились за ней. Лиса, спасаясь от них, забилась в дупло старого дуба. Отверстие было узким, и собаки никак не могли до нее добраться. Когда опасность миновала, лиса стала спрашивать свои ноги:

– Чем вы мне помогли?

– Если бы не мы, – сказали ноги, – ты бы сюда не попала, и собаки нагнали бы тебя.

– А вы, глаза?

– Если бы вовремя мы не заметили собак, они бы тебе не дали спуска.

– А что сделал, ты, хвост?

– Я обмахивал собак, когда они гнались за тобой.

Лиса рассердилась на свой хвост и высунула его из дупла со словами:

– Если так, то иди к собакам! Собаки, уцепившись за хвост, вытащили лису из дупла и задушили... А я содрал с нее шкуру и принес домой, чтобы сделать чехол для ружья.

Соседи

Право же, можно было подумать, будто в пруду что-то произошло, а в действительности ровно ничего! Но все утки, как преспокойно дремавшие на воде, так и опрокидывающиеся на головы, хвостами кверху, - они ведь и это умеют - вдруг заспешили на берег; на влажной глине отпечатались следы их лапок, а вдали долго-долго еще раздавалось их кряканье. Вода тоже взволновалась, а всего за минуту перед тем она стояла недвижно, отражая в себе, как в зеркале, каждое деревцо, каждый кустик, старый крестьянский домик со слуховыми оконцами и ласточкиным гнездом, но самое главное - большой розо­вый куст в полном цвету, росший над водой у самой стены домика. Но все это стояло в воде вверх ногами, как перевернутая картина. Когда же вода взволновалась, одно набежало на другое и вся картина про­пала. На воде тихо покачивались два перышка, оброненных утками, и вдруг их словно погнало и закрутило ветром. Но ветра не было, и скоро они опять спокойно улеглись на воде. Сама вода тоже мало-по­малу успокоилась, и в ней вновь ясно отразились домик с ласточки­ным гнездом под крышей и розовый куст со всеми его розами. Они были чудо как хороши, но сами того не знали, - никто ведь не говорил им этого. Солнышко просвечивало сквозь их нежные ароматные ле­пестки, и на сердце у роз было так же хорошо, как бывает иногда в минуты тихого, счастливого раздумья у нас.

Как хороша жизнь! - говорили розы. - Одного только хотелось бы нам еще - поцеловать теплое красное солнышко да вот те розы в воде! Они так похожи на нас! Хотелось бы, впрочем, расцеловать и тех маленьких, нежных птенчиков в гнезде, вон там, внизу! Наверху, над нами, тоже сидят птенчики! Эти верхние высовывают из гнезда головки и попискивают! На них нет еще перышек, как у их отца с матерью. Да, славные у нас соседи и вверху и внизу. Ах, как хороша жизнь!

Верхние и нижние птенчики - нижние-то являлись только отра­жение верхних - были воробьи; мать и отец их - тоже. Они завла­дели прошлогодним ласточкиным гнездом и расположились в нем, как в своем.

Это утиные дети плавают по воде? - спросили воробышки, увидав утиные перья.

Не задавайте глупых вопросов! - отвечала воробьиха-мать. - Не видите разве, что это перья, живое платье, какое и я ношу, какое будет и у вас, - только наше потоньше! Хорошо бы, впрочем, заполу­чить эти перышки в гнездо - они славно греют!.. А хотелось бы мне знать, чего испугались утки? Что-нибудь да случилось там, под во­дой, - не меня же они испугались... Хотя, положим, я сказала вам «пип» довольно громко!.. Тупоголовые розы должны были бы знать это, но они никогда ничего не знают, только глядятся на себя в пруд да пахнут. Надоели мне эти соседки!

Послушайте-ка этих милых верхних птенчиков! - сказали ро­зы. - Они начинают пробовать голос! У них еще не получается, но скоро они выучатся щебетать! Вот-то будет радость! Приятно иметь таких веселых соседей!

В это время к пруду подскакала пара лошадей; их надо было поить. На одной из них сидел верхом деревенский парнишка; он поснимал с себя все, что было на нем надето, кроме черной широкополой шляпы. Парнишка свистал, как птица, и въехал с лошадьми в самое глубокое место пруда. Проезжая мимо розового куста, он сорвал одну разу и заткнул за ленточку своей шляпы; теперь он воображал себя страсть каким нарядным! Напоив лошадей, парнишка уехал. Остальные розы смотрели вслед уехавшей и спрашивали друг друга:

Куда это она отправилась? Но никто этого не знал.

Хотелось бы и мне пуститься по белу свету! - говорили розы одна другой. - Но и тут у нас тоже прекрасно! Днем греет солнышко, а ночью небо светится еще ярче! Это видно сквозь маленькие дырочки на нем!

Дырочками они считали звезды - розы ведь могли и не знать, что такое звезды.

Мы оживляем собою весь дом! - сказала воробьиха. - Кроме того, ласточкино гнездо приносит счастье, как говорят люди; поэтому они очень рады нам! Но вот такой розовый кустище возле самого дома только разводит сырость. Надеюсь, что его уберут отсюда, тогда на его месте может хоть вырасти что-нибудь полезное! Розы служат ведь только для вида и для запаха, много-много - для украшения шляпы! Я слыхала от моей матери, что они каждый год опадают, и тогда жена крестьянина собирает их и пересыпает солью, причем они получают уже какое-то французское имя, - я не могу его выговорить да, и не желаю! Потом их кладут в горящие уголья, чтобы они хорошенько пахли. Вот и все; они годны только для услаждения глаз да носа. Так-то!

Настал вечер; в теплом воздухе заплясали комары и мошки, лег­кие облака окрасились пурпуром, и запел соловей. Песнь его неслась к розам, и в ней говорилось, что красота - солнечный луч, оживля­ющий весь мир! Но розы думали, что соловей воспевает самого себя, - и почему бы им не думать этого? Им ведь и в голову не приходило, что песня могла относиться к ним. Они только простодушно радовались ей и думали: «А не могут ли и все воробышки стать соловьями?»

Мы отлично понимаем, что поет эта птица! - сказали воробыш­ки. - Только вот одно слово непонятно. Что такое «красота»?

Так, пустое! Только для вида! - отвечала мать. - Там, в бар­ской усадьбе, где у голубей свой дом и где их каждый день угощают горохом и зернами, - я, кстати, едала с ними и вы тоже будете: скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу тебе, кто ты сам, - так вот, там во дворе, есть две птицы с зелеными шеями и хохолком на голове. Хвост у них может раскрыться, а как раскроется - ну, что твое колесо, да еще весь переливается разными красками, просто глаза режет. Зовут этих птиц павлинами, и вот это-то и есть красота. Пообщипать бы их немножко, так выглядели бы не лучше нас! Ух! Я бы их заклевала, не будь они такие огромные!

Я их заклюю! - сказал самый младшенький, совсем еще голень­кий воробышек.

В домике жила молодая чета - муж с женою. Они очень любили друг друга, оба были такие бодрые, работящие, и в домике у них было премило и преуютно. Каждое воскресное утро молодая женщина на­бирала целый букет прекраснейших роз и ставила его в стакане с водою на большой деревянный сундук.

Вот я и вижу, что сегодня воскресенье! - говорил муж, целовал свою миленькую жену, потом оба усаживались рядышком и, держа друг друга за руки, читали вместе утренний псалом. Солнышко све­тило в окошко на свежие розы и на молодую чету.

Тошно и глядеть-то на них! - сказала воробьиха, заглянув из гнезда в комнату, и улетела.

Все повторилось и в следующее воскресенье, - ведь свежие розы появлялись в стакане каждое воскресное утро; розовый куст цвел все также пышно. Воробышкам, которые уже успели опериться, тоже хотелось бы полететь с матерью, но воробьиха сказала им:

Сидите дома! - И они остались.

А она летала, летала да как-то и попала лапкой в силок из конского волоса, который прикрепили к ветке мальчишки-птицеловы. Петля так и впилась воробьихе в ножку, словно хотела перерезать ее. Вот была боль! А страх-то! Мальчишки подскочили и грубо схватили птицу.

Простой воробей! - сказали они, но все-таки не выпустили птицу, а понесли ее к себе во двор, угощая по носу щелчками всякий раз, как она попискивала.

А в это время во дворе стоял старичок, занимающийся варкой мыла для бороды и для рук, в шариках и в кусках. Старичок был такой веселый, постоянно переходил с места на место, нигде не жил подолгу. Он увидел у мальчишек птицу и услышал, что они собирались выпу­стить ее на волю - на что им был простой воробей!

Постойте! - сказал он. - Мы с ней кое-что сделаем. Вот будет красота!

Услыхав это, воробьиха задрожала всем телом. А старичок вынул из своего ящика, где хранились чудеснейшие краски, целую пачку сусального золота в листочках, велел мальчишкам принести ему яйцо, смазал белком всю птицу и потом обклеил ее золотом. Воробь­иха стала вся золотая, но она и не думала о своем великолепии, а дрожала всем телом. Старичок между тем оторвал от красной под­кладки своей старой куртки лоскуток, вырезал его зубчиками, как петушиный гребешок, и приклеил птице на голову...

Посмотрим теперь, как полетит золотая птичка! - сказал ста­ричок и выпустил воробьиху, которая в ужасе понеслась прочь. Вот блеск-то был! Все птицы переполошились - воробьи и даже ворона, да не какой-нибудь годовалый птенец, а большая! Все они пустились вслед за воробьихой, желая узнать, что это за важная птица.

Прраво, диво! Прраво, диво! - каркала ворона.

Подожди! Подожди! - чирикали воробьи.

Но она не хотела ждать; в ужасе летела домой, но силы все более и более угасали; воробьиха ежеминутно готова была упасть на землю, а птичья стая все росла да росла. Тут были и большие и малые птицы; некоторые подлетали к ней вплотную, чтобы клюнуть ее.

Ишь ты! Ишь ты! - щебетали и чирикали они.

Ишь ты! Ишь ты! - зачирикали и птенцы, когда она подлетела к своему гнезду. - Это, верно, павлин! Ишь, какой разноцветный! Глазам невтерпеж, как говорила мать. Пип! Вот она, красота!

И они все принялись клевать ее своими носиками, так что ей никак нельзя было попасть в гнездо, а от ужаса она не могла даже «пип» сказать, не то что - «я ваша мать!» Остальные птицы тоже принялись клевать воробьиху и повыщипывали из нее все перья. Обливаясь кровью, упала она в самую середину розового куста.

Бедная пташка! - сказали розы. Мы укроем тебя! Склони к нам свою головку!

Воробьиха еще раз распустила свои крылья, потом плотно прижа­ла их к телу и умерла у своих соседок, свежих, прекрасных роз.

Пип! - сказали воробышки. - Куда же это девалась мамаша? Или она нарочно выкинула такую штуку? Верно, пора нам жить своим умом! Гнездо она оставила нам в наследство, но владеть им надо кому-нибудь одному! Ведь у каждого из нас будет своя семья! Кому же?

Да уж, вам здесь не место будет, когда я обзаведусь женой и детьми! - сказал самый младший.

У меня побольше твоего будет и жен и детей! - сказал другой.

А я старше вас всех! - сказала третья.

Воробышки поссорились, хлопали крылышками, клевали друг друга и - бух! - попадали из гнезда один за другим. Но и лежа на земле врастяжку, они не переставали ссориться, кривили головки набок мигали глазом, обращенным кверху. У них была своя манера дуться.

Летать они кое-как уже умели, поупражнялись еще немножко и порешили расстаться, а чтобы узнавать друг друга при встречах, уговорились шаркать три раза левою ножкой и говорить «пип».

Младший, оставшийся в гнезде, постарался рассесться в нем как можно пошире; теперь он был тут полным хозяином, только недолго. Ночью из окна домика показалось пламя и охватило крышу; сухая солома вспыхнула, дом сгорел, а с ним и воробей; молодые же супруги счастливо спаслись.

Наутро взошло солнышко; вся природа смотрела такою освежен­ною, словно подкрепившеюся за ночь здоровым сном, но на месте домика торчали только обгорелые балки, опиравшиеся на дымовую кирпичную трубу, которая была теперь сама себе госпожою. Развали­ны еще сильно дымились, а розовый куст стоял все такой же свежий, цветущий; каждая веточка, каждая роза отражались в тихой воде пруда, как в зеркале,

Ах, что за прелесть! Эти розы - и рядом обгоревшие развалины строения! - сказал какой-то прохожий. - Прелестнейшая картинка! Надо ею воспользоваться!

И он вынул из кармана книжку с чистыми, белыми страницами и карандаш - это был художник. Быстро набросал он карандашом дымившиеся развалины, обгорелые балки, покривившуюся трубу - она кривилась все больше и больше - и на самом первом плане цветущий розовый куст. Куст в самом деле был прекрасен, ради него и нарисовали всю картину.

Днем пролетали два воробья, родившиеся здесь.

Где же дом-то? - сказали они. - Где гнездо? Пип! Все сгорело, и наш братец тоже сгорел! Это ему за то, что он забрал себе гнездо! А розы таки уцелели! По-прежнему выставляют свои красные щеки! Небось не горюют о несчастье соседей? Несносные! И говорить-то с ними не хочется! Да и вообще здесь стало прескверно! Одно безобра­зие!

И они улетели.

Однажды осенью выдался чудесный солнечный денек, - право, можно было подумать, что стоит лето. На дворе перед высоким крыль­цом барской усадьбы было сухо и чисто; тут расхаживали голуби - и черные, и белые, и сизые; перья их так и блестели на солнышке; старые голубки-мамаши топорщили перышки и говорили молодень­ким голубкам:

В группы! В группы!

Так ведь было красивее и виднее.

Кто эти серенькие крошки, что шмыгают у нас под ногами? - спросила старая голубка с зеленовато-красными глазками. - Серые крошки! Серые крошки!

Это воробышки! Славные птички! А мы ведь всегда славились своею кротостью - пусть же они поклюют с нами! Они не вмешива­ются в разговор и так мило шаркают лапкой.

Воробьи в самом деле шаркали; каждый из них шаркнул три раза левою лапкой и сказал «пип». Поэтому все сейчас же узнали друг друга, - это были три воробья из сгоревшего дома.

Славно тут едят! - сказали воробьи.

А голуби увивались вокруг голубок, самодовольно топорщили пе­рышки, выпячивали зобы, судили и рядили.

Смотрите, смотрите вон на ту зобастую голубку! Смотрите, как она глотает горох! Ишь, все хватает самые крупные, самые лучшие горошины! Курр! Курр! Смотрите, как она выпячивает зоб! Гляньте на эту милую злюку! Курр! Курр! - И глаза у них налились от злости кровью. - В группы! В группы! Серые крошки! Серые крошки! Курр! Курр! - так это у них шло, идет и будет идти тысячи лет.

Воробьи клевали и слушали, тоже собираясь было в группы, но это им совсем не подходило. Насытившись, они ушли от голубей и стали перемывать им косточки, потом шмыгнули под решетку прямо в сад. Дверь в комнату, выходившую в сад, была отворена, и один из воробь­ев вспрыгнул на порог, - он плотно поел и потому набрался храбро­сти.

Пип! - сказал он. - Какой я смелый!

Пип! - сказал другой. - Я посмелее тебя!

И он прыгнул за порог. Там никого не было, это отлично заметил третий воробышек и залетел на самую середину комнаты, говоря:

Войти так уж войти, или вовсе не входить! Презабавное тут, однако, человечье гнездо! А это что тут поставлено? Да, что же это такое?

Как раз перед воробьями цвели розы, отражаясь в прозрачной воде, а рядом торчали обгорелые балки, опиравшиеся на готовую упасть дымовую трубу.

Да что же это? Как попало все это в барскую усадьбу?

И все три воробья захотели перелететь через розы и трубу, но ударились прямо о стену. И розы и труба были нарисованы, а не настоящие: художник написал по сделанному им маленькому набро­ску целую картину.

Пип! - сказали воробьи друг другу. - Это так, пустое! Только для вида! Пип! Вот она красота! Понимаете вы в этом хоть что-ни­будь? Я - ровно ничего!

Тут в комнату вошли люди и воробьи улетели.

Шли дни и годы, голуби продолжали ворковать, чтобы не сказать ворчать, - злющие птицы! Воробьи зимой мерзли и голодали, а летом жили прекрасно. Все они обзавелись семьями, или поженились, или как там еще назвать это! У них были уже птенцы, и каждый птенец, разумеется, был прекраснее и умнее всех птенцов на свете. Они все разлетелись в разные стороны, а если встречались, то узнавали друг друга по троекратному шарканью левой лапкой и по особому привет­ствию «пип». Самою старшею из воробьев, родившихся в ласточкином гнезде, была воробьиха, она осталась в девицах, и у нее не было ни своего гнезда, ни птенцов. Ей вздумалось отправиться в какой-то большой город, и она полетела в Копенгаген.

Близ королевского дворца, на самом берегу канала, где стояли лодки с яблоками и глиняного посудой, увидала она большой разно­цветный дом. Окна, широкие внизу, суживались кверху. Воробьиха посмотрела в одно, посмотрела в другое, и ей показалось, что она заглянула в чашечки тюльпанов: все стены так и пестрели разными рисунками и завитушками, а в середине каждого тюльпана стояли белые люди - одни из мрамора, другие из гипса, но для воробьихи что мрамор, что гипс - все было едино. На крыше здания стояла бронзовая колесница с бронзовыми же конями, которыми правила богиня победы. Это был музей Торвальдсена.

Блеску-то, блеску-то! - сказала воробьиха. - Это, верно, кра­сота! Пип! Но тут что-то побольше павлина!

Она еще помнила объяснение величайшей красоты, которое слы­шала в детстве от матери. Затем она слетела вниз, во двор. Там тоже было чудесно. На стенах были нарисованы пальмы и разные ветви, а посреди двора стоял большой цветущий розовый куст. Он склонял свои свежие ветви, усыпанные розами, к могильной плите. Воробьиха подлетела к ней, увидав там еще несколько воробьев. Пип! И она три раза шаркнула левою лапкой. Этим приветствием воробьиха встреча­ла из года в год всех воробьев, но никто не понимал его - расставши­еся не встречаются ведь каждый день, - и теперь она повторила его просто по привычке. Глядь, два старых воробья и один молоденький тоже шаркнули три раза левою лапкой и сказали «пип».

А, здравствуйте! Здравствуйте!

Оказалось, что это были два старых воробья из ласточкиного гнез­да и один молодой отпрыск семейства,

Так вот где мы встретились! - сказали они. - Тут знаменитое место, только поживиться нечем! Вот она, красота-то! Пип!

Из боковых комнат, где стояли великолепные статуи, вышло во двор много народу; все подошли к каменной плите, под которой поко­ился великий мастер, изваявший все эти мраморные статуи, и долго-долго стояли возле нее молча, с задумчивым, но светлым выражением на лицах. Некоторые собирали опавшие розовые лепестки и прятали их на память. Среди посетителей были и прибывшие издалека - из великой Англии, из Германии, из Франции. Самая красивая из дам взяла одну розу и спрятала ее у себя на груди. Видя это, воробьи думали, что розы здесь царствуют и все здание построено, именно, для них. По мнению воробьев, это было уж слишком большою честью для роз, но так как люди ухаживали за ними, то и воробьи не захотели отстать.

Пип! - сказали они и принялись мести пол хвостами и коситься на розы одним глазом. Недолго они смотрели, живо признали своих старых соседок. Это были ведь они самые. Художник, срисовавший розовый куст и обгорелые развалины дома, выпросил затем у хозяев позволение выкопать куст и подарил его строителю музея. На свете не могло быть ничего прекраснее этих роз, и строитель посадил весь куст на могиле Торвальдсена. Теперь он цвел над ней, как живое воплощение красоты, и отдавал свои розовые душистые лепестки на память людям, явившимся сюда из далеких стран.

Вас определили на должность здесь, в городе? - спросили во­робьи.

И розы кивнули им; они тоже узнали серых соседей и были рады встрече.

Как хороша жизнь! - сказали они. - Жить, цвести, встречаться со старыми друзьями, ежедневно видеть вокруг себя милые, радост­ные лица!.. Тут каждый день точно великий праздник!

Чилик-чилик!

Открыл глаза - воробей сидит на краешке корыта и что-то клюет. Встрепенулся кот, напружинился, от охотничьего азар­та у него шерсть на спине дыбом встала. Воробушек скок да скок по корыту, и еще ближе оказался. И тогда словно какая пру­жина подкинула кота - прыг! - и воробей уже у него в лапах. Правда, воробей оказался старым, а старого воробья, как из­вестно, на мякине не проведешь и голыми руками не возьмешь.

Умный кот-мурлыка, ты меня можешь съесть в любое время, - сказал воробей, - но вспомни-ка, мур-мур-мур, умы­вался ли ты утром, когда проснулся? По глазам видно, что нет. А ведь умные и хорошие, мур-мур-мур, утро начинают с того, что умываются.

Кот вспомнил, что он и впрямь утром не умывался. Обидно, что какой-то воробей учит его правилам хорошего тона, а толь­ко что возразишь воробью?

Убрал кот свои когти, положил воробья на траву и начал умываться. Нализывает языком лапу, а потом этой лапой аж из-за уха и до усов по мордашке проводит, хочет показать во­робью, что понимает толк в чистоте. А воробей поглядел-погля­дел, как кот умывается, да и улетел. Спохватился умный кот, но уже поздно. Был в лапах вкусный завтрак и - нет его, уле­тел.

С тех пор, говорят, кот начал умываться не перед едой, а после еды. Ну, а на него глядя, и все другие коты и кошки ста­ли делать то же самое.

Чувашские сказки. 2-е изд. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1984 г. - 160 с. Перевод Семена Ивановича Шуртакова.

Стр 1 из 1 1

Жил да был один воробей. И была у него в лапке заноза. Он летал туда и сюда, перелетал с места на место, наконец, высмотрел одну старушку. А старушка та собирала дрова для печи, – хотела развести огонь и испечь свежий хлеб.

Бабушка, бабушка! – позвал её воробей. – Вынь занозу из моей лапки, а потом занимайся своими делами. Я хоть смогу поклевать спокойно что-нибудь, а то так и с голоду умереть можно.
Старушка вынула занозу из воробьиной лапки, а потом вернулась к своим делам.

Воробей же, тем временем, попрыгал-попрыгал вокруг, а потом вернулся к старушке и стал требовать свою занозу обратно.
- Я бросила её в печной огонь, – ответила старушка.
Воробей начал требовать:
- Или отдавай обратно мне мою занозу, или я заберу твой хлеб.

Отдала старушка воробью свой хлеб, тот и улетел прочь. Летел-летел воробей дальше и повстречался ему пастух, который обедал одним молоком, без хлеба.
- Пастух, а, пастух! – позвал его воробей. – Что это у тебя на обед одно молоко, а хлеба нет? Вот, возьми мой. Покроши его в молоко и ешь себе на здоровье. А я хоть спокойно поклюю что-нибудь, а то так и с голоду умереть можно. Воробей попрыгал-попрыгал вокруг, а потом вернулся к пастуху и стал требовать свой хлеб обратно.
- Я уже съел его, - ответил пастух.
- Ну, раз так, то отдавай мне взамен хлеба ягнёнка!
Пастух отдал ягнёнка воробью, тот и улетел.

Летел-летел воробей дальше и повстречались ему люди, собравшиеся праздновать свадьбу. Вот только мяса на столах у них совсем не было.
- Не беспокойтесь, - говорит им воробей. – Берите моего ягнёнка, зарежьте его и приготовьте что-нибудь вкусное для праздника. А я пойду, поклюю немного, а то так и с голоду умереть можно.
Попрыгал-попрыгал воробей туда-сюда, а затем вернулся и стал требовать ягнёнка обратно.
- Так мы его уже съели, - ответили люди. – Как же мы его тебе вернём?
- Или возвращайте моего ягнёнка, - прикрикнул на них воробей, - или я забираю вашу невесту.
Схватил он невесту и улетел прочь.

Летел-летел воробей, смотрит: идёт по дороге менестрель, - бродячий музыкант, народный любимец.
- Менестрель, а, менестрель, - позвал его воробей. – Возьми себе невесту, а я хоть пойду, поклюю что-нибудь, а то так с голоду умереть можно.
Попрыгал-попрыгал воробей туда-сюда, а затем вернулся и стал требовать невесту обратно.
- А невеста ушла домой, к своему возлюбленному, - ответил менестрель.
- Или возвращай невесту, или отдавай свой саз, - потребовал воробей.

Менестрель отдал воробью саз. Тот повесил его себе на плечо и улетел. Выбрал воробей местечко поудобнее, да по пригляднее, уселся там на ветке дерева, достал саз и давай играть и напевать:
Чарк-чварк! Чирк-чвырк!
Я обменял занозу на хлеб,
А хлеб я поменял на ягнёнка.
Ягнёнка я отдал за невесту,
А невесту уступил за саз.
У меня теперь есть саз,
А я теперь – сладкоголосый менестрель!
Чарк-чварк! Чирк-Чвырк!